Ладошка на мужском колене осторожно ерзала туда-сюда, а где была вторая Фелисина рука, Санчо не видел.

Минута прошла в молчании. Санчо ждал, и по спине его струился пот; сеньоры Альдонсы не было дома, и Санчо понятия не имел, какое продолжение может иметь это мытье полов…

Тяжелая рука опустилась девчонке на затылок. Потрепала за ухо, сжалась чуть сильнее, дернула так, что Фелиса вскрикнула.

Сеньор Алонсо поднялся и вышел прочь.

Фелиса провожала его взглядом и слушала затихающие шаги, а когда опомнилась и оглянулась – в кресле сидел уже Санчо, сидел печальный и задумчивый, как перед тем хозяин. Смотрел на портреты.

– Ай!

Санчо молчал. Хмурился. Тяжело вздыхал.

– Как вы сюда… что это вообще за наглость? Я здесь мою полы… А вы натоптали!

Санчо кротко взглянул на Фелису. Отвернулся; девчонка занервничала не на шутку:

– А что такого? Я полы мою, ясно?

– Пробка, – загробным голосом сказал Санчо. – От вина… Ах ты девка ушлая, лисицей подшитая, а псом подбитая!

Фелиса сделалась красной, как мулета перед мордой быка. Некоторое время елозила тряпкой по полу; Санчо все сидел, и она не выдержала:

– А вам все равно никто не поверит.

Санчо многозначительно молчал.

– Ничего вы не видели. Подумаешь, пробка! Так и что?

Санчо молчал. Фелиса драила полы, наконец отставила щетку.

– Санчо, – голос ее звучал теперь вкрадчиво, как журчание, – Санчо… а хотите шоколада? У меня есть… Хотите?

– Совесть мою купить? – осведомился Санчо.

Фелиса в сердцах швырнула шваброй об пол:

– Какую совесть! Чего вы хотите от меня! Это не ваш дом, это чужой дом… Хозяин в доме может делать что угодно, ясно вам? Что угодно и с кем угодно!

– Посоветуемся с сеньорой Альдонсой, – покивал Санчо. – Тут тебе и жаба сиськи даст…

– При чем тут… жаба… при чем тут сеньора Альдонса! Она и так все знает!

– Что – все? – удивился Санчо.

Некоторое время они смотрели друг на друга, не отрываясь.

– Вам все равно никто не поверит, – шепотом повторила Фелиса.

– Посмотрим, – с охотой отозвался Санчо.

– Санчо, чего вы от меня хотите?

– Ничего. – Санчо отвернулся.

– Ну пожалуйста, Санчо! Скажите!

Санчо снова посмотрел ей в глаза. Фелиса из последних сил сдерживала слезы.

Тогда он счел возможным усмехнуться.

Она поймала его улыбку – и робко, с надеждой, улыбнулась в ответ.

Тогда он насупился и отвернулся; она начала всхлипывать, тогда он посмотрел на нее снова – и поманил пальцем…

Она подошла.

* * *

До срока осталось пять дней.

Ужасно мало. Вечность.

– Я ходила к ним, – сказала вечером Альдонса. – Панчита опять в синяках… Я говорила с матерью.

Она замолчала – надолго.

– И что? – спросил наконец Алонсо.

– Ничего. Говорит – он, пока трезвый, так работящий и добрый мужчина, а что падчерицу бьет по пьяни – значит, любит. Воспитывает.

– А она? – спросил Алонсо. – Мать?

Альдонса пожала плечами.

– Пять дней, – глухо сказал Алонсо.

– Она сказала, если ты еще раз к ним придешь – она позовет алькада…

– Хоть десяток алькадов.

– Господин мой, – не к месту вмешался Санчо, – а вы помните, что было с этим Андресом, тем пареньком, которого Рыцарь Печального Образа… ну, за которого заступился? Так хозяин его еще хуже… сорвал на нем злобу. Как бы с этой Панчитой… ну, то же самое не получилось.

Тишина.

– Санчо, – голос Альдонсы прозвучал напряженно, – а вы бы сами сходили к этим соседям… поговорили бы… без угроз, но по-свойски. Как-нибудь… а?

– Да-да, сеньора, разумеется, – закивал Санчо. – Я схожу… может, и не понадобится копьем-то… может, по-хорошему получится. Говорят же – покраснеть не покраснеет, а подобреть, если хочет, так подобреет…

Алонсо скептически хмыкнул.

– Я пойду. – Альдонса поднялась. – Пойду спать… Алонсо, не засиживайся долго, ладно?

– Я сейчас приду, – кивнул Алонсо.

На самом деле он будет сидеть допоздна. Пока не станут слипаться глаза и не упадет на грудь тяжелая голова.

Потому что слушать молчание Альдонсы в темноте спальни нет сил.

– Санчо… а ведь у вас тоже есть жена?

– Конечно, господин мой.

– И что… она вас спокойно отпустила? Никаких… отпустила?

– Да ну, – Санчо беспечно махнул рукой. – Поплакала, конечно… баба есть баба… только пацаны мои уже подросли, в хозяйстве управятся, хорошие хлопцы… А баба, она все уши мне прожужжала, чтобы какого-то жалованья просил. Что оруженосцы жалованье получают. Баба…

– Сколько? – тускло спросил Алонсо.

– Что?! – радостно переспросил Санчо, не веря своим ушам. Он подумал было, что господин его действительно намерился назначить ему жалование.

– Сколько у вас сыновей? – переспросил Алонсо.

– А-а-а… – Санчо попытался скрыть разочарование. – Четверо.

Алонсо молчал. Ранние морщины на его лице обозначились яснее; Санчо сделалось жаль его.

– Бросьте, сеньор Алонсо… Бог детей либо дает, либо не дает. Это не наше дело, это его Божий промысел… Бог старый хозяин – больше придерживает, чем раздает…

– Последний, – сказал Алонсо. – Я – последний Дон-Кихот…

– Сеньор Алонсо, – Санчо налег на стол локтями, – вы меня простите, глупого мужика. Но вот… жалко, конечно, жалко, что прервался… Благородный род – это всегда жалко… Но вот что за беда?.. Кто о нем плакать будет, о Дон-Кихоте? Тот погонщик мулов, которому Дон-Кихот ни за что ни про что развалил голову на постоялом дворе?

– Санчо, – сказал Алонсо после паузы. – В губернаторство на острове ты не веришь… Жалованья я тебе назначить не могу – не из чего, извини… Почему ты со мной идешь?

– Так… это… – Санчо растерялся. – Традиция… Батюшка меня так назвал, Санчо… Традиция, говорит… И, опять же, все Панса, что с рыцарями уходили, домой живехоньки возвращались… не то что сами рыцари. Правда, вот один мой родич без глаза вернулся, другому внутренности все отбили… А одному ногу переломали, так до конца дней и хромал… но ничего, главное – живехонек… Вот. А про губернаторство… Так легенда все-таки откуда-то взялась? Мы вот думаем, что легенда – брехня, а вдруг она не брехня? А вдруг да обломится мне губернаторство, а я в поход не пошел, на печи остался… Вот обидно будет, да?